Arthur Kalmeyer

1.

Дорогая передача,
Меж собою посудача,
Мы с Канатчиковой дачи,
Посылаем пару слов.
Санитар нам запер двери,
Только пыл наш не умерить,
Потому что психи верят
Вам, товарищ Киселёв.
Про украинские будни
Ваш отличный репортаж
Потвердил наш новый буйный,
По фамилии Крымнаш.
А рассказ корреспондента
Пронял всех нас, как клистир.
И портретом президента
Мы украсили сортир.

2.
Правда, в новостях про Газу
Нас смутила ваша фраза,
Что еврейскую заразу
Победить ХАМАС готов.
Хоть лекарство нам вколите,
Хоть нагадьте в нашем лифте,
В этом “Газовом” конфликте
Мы на стороне жидов.
Бывший наш главврач Маргулис
Из Ашдода пишет нам:
"Мол, ракеты уж в Метуле,
А ХАМАС и ныне там.
Роет он туннели лихо,
Очень длинные порой.
И в сторонке курит тихо
Наш московский метрострой.”

3.
Есть у нас тут алкоголик,
Матерщинник и крамольник,
Что Бермудский треугольник
Может выпить в один дух.
Он сказал: весь этот сектор
Превратить им надо в вектор,
И направить этот вектор,
Исключительно на йух.
Тут встал тихий, бывший лектор
И собранью пояснил:
Чтоб стереть ненужный сектор
Я бы ластик применил.
У евреев без сомненья
Этих ластиков полно.
Но ООНом примененье
Их в войне запрещено.

4.
Тут вскочил вдруг без пижамы,
Тот, что мнит себя Обамой,
Среди психов, даже самых
Он известен как дебил.
Закричал: евреям надо
Все решать с ХАМАСом ладом,
Нужно с Газы снять блокаду,
Чтоб ХАМАС их полюбил.
Мы связали его быстро,
Он лишь блеял как баран.
У него как только приступ,
Враз бежит звонить в Иран.
Прибежали санитары,
Утащили в карантин,
Где сидят у нас Суарес,
Саркози и Ким Чен Ын.

5.
Были споры между нами.
Кто-то предложил цунами,
Сделать пляжи, как в Майми,
Чтоб резвилась молодежь,
А какой-то шизик даже
Усугубил: нафиг с пляжа!
Просто: земли для продажи
И парковки сколько хошь.
Тут галдеж поднялся сразу,
Начался кромешный ад.
Все кричали: едем в Газу,
Будем строить город-сад.
Там жара, писал Маргулис,
Но не страшно нам ничуть.
Мы в России не загнулись,
Так уж в Газе как-нибудь.

6.
Встал тут староста палаты,
Раньше был он депутатом,
Кстати, в Думе адекватов
Уже десять лет как нет.
Объяснил он, что цунами -
Геноцид национальный.
Надо ж пропорциональный,
Адекватный дать ответ.
Вот бы нам ракеты тоже,
По числу не меньше двух,
Дайте "Тополь", если можно,
Чтоб, как говорится, в пух.
Мы их пустим аккуратно,
Прямо с раннего утра.
А чтоб было адекватно -
Из больничного двора.

7.
Уважаемый редактор,
Вы учтите важный фактор,
Нам Израиль близок так как
Там же - сумасшедший дом.
Изучите дело это.
Ждем скорейшего ответа.
Высылайте нам ракеты
Хоть посылкой, хоть письмом.
Пусть безумная идея,
Но ведь как стоит вопрос?
Ведь не зря же иудеям
Помогал Иисус Христос.
Коль навалимся мы разом,
Станет ближе наша цель.
И научимся из таза
Делать мы "кипат барзель"!


Александр Келлер @ 2014


Почтовая марка СССР 1983-го года

Спасибо Игорю Юдовичу за ссылку.

Владимир Яковлевич Строчков родился в 1946 году в Москве. В 1969 году окончил Московский институт стали и сплавов. После окончания института два года служил офицером в танковых войсках. Затем работал на предприятиях электронной промышленности и черной металлургии, с начала 90-х - в издательском бизнесе, занимаясь компьютерной версткой и дизайном.

Будни

1. Утро

Дозиметром проверив простоквашу,
пробоотборник сунул в винегрет,
позавтракал и, в дафлбэг засунув
три магазина, россыпью с полсотни,
штык-нож, миноискатель, супертул,
баллон «черемухи» и термос кофе,
шприц-тюбик антидота, бутерброды;
под куртку натянул бронежилет,
проверил ампулу в воротнике
и гейгера в кармане по привычке,
за пояс сунул стечкин и беретту
и, пристегнув с гранатами подсумки,
примкнувши магазин и передернув
затвор, АКМС наизготовку –
и можно отправляться на работу.
Не сняв цепочки, отпираю дверь,
просовываю ствол в дверную щелку,
даю две-три коротких влево-вправо,
пригнувшись, на площадку выхожу
и, для очистки совести, – подствольным
контрольный выстрел в лестничный колодец,
а следом Ф-1 и РГД.
Стою, пережидая рикошеты;
спускаюсь вниз. Там, у парадной двери
пристроившись за ящики с песком,
концом ствола приоткрываю створку
и веером простреливаю двор.
Затем, миноискателем прощупав
проходы в минном поле – осторожность
не повредит, – ползком миную двор,
а дальше – перебежками, бросками,
переползая, скидками – к метро;
прыжком на неподвижный эскалатор,
скачками по ступенькам, оскользаясь
на липких лужах и с обеих рук
шмаляя на ходу по-македонски.
В вагоне, натянув противогаз,
читаю «Послезавтра», «Штурмовик»,
просматриваю «Знамя газавата»,
«Звезду востока», «Вестник ваххабизма» –
рекламу, объявления о казнях
публичных, распродажах – и дремлю,
не отрывая пальца от гашетки…
Привычное начало мирных будней,
как двойники похожих друг на друга.

2. Вечер

Придя с работы – кашу с молоком,
противно отдающим гексагеном,
чай, бутерброды с конской колбасой;
потом TV. Изображенья нет,
но новости послушать не мешает.
Гортанный, хищно цокающий говор
ведущего. В уме перевожу
обрывки фраз. События… О спорте…
И только выключаю на рекламе,
как в дверь звонят. Системы «свой-чужой»
не запускаю: никого не жду
сегодня в гости – ни друзей, ни близких,
ни Абдуллу и Хачика из крыши,
а из соседей вряд ли кто рискнет
в такое время. Не вставая с кресла,
взвожу затвор, стараясь чтоб не лязгнул,
и прямо через дверь, не открывая,
на уровне груди без остановки
высаживаю целый магазин,
вставляю новый, жду, не шевелясь,
минут пятнадцать, но за дверью тихо,
ни клацанья, ни ругани, ни стонов:
рука и глаз меня не подвели.
Ну, что же, день прошел, хвала Аллаху!
Стелю постель, кладу у изголовья
гранаты, нож, фонарь и автомат,
а под подушку стечкин и беретту
и спать ложусь, укрывшись ПХЗ.
А завтра снова будни. Завтра вторник.
Еще три дня – и снова уик-энд,
и – в бронетранспортере – на природу:
друзья, шашлык, кумыс или айран,
овечий сыр с киндзой и базиликом
и чай с дымком, нугой и пахлавой,
и – свежий воздух! Без противогаза,
в одном, блин, респираторе!..
Все. Все!
Ишь, размечтался. Да, до уик-энда
всего три дня, но надо их прожить.
А завтра в пять подъем. Дел просто прорва:
ментовский тир, намаз и каратэ,
потом – бегом на курсы выживанья,
а к девяти – весь потный – на работу,
пасти овец на Ленинских горах
да отбивать набеги МГУ:
у них там профессура! – сплошь абреки.

         *       *       *

Я вернулся в мой город, знакомый как знак,
как простой иероглиф, как красный пиджак.
Ты узнал этот голод – так жуй по углам
эти жирные складки разбухших реклам

там, где врезался в шею, загривок, живот
этот красный пиджак вороватых свобод,
зверовидных свобод, тех, за чьи чудеса
отдаем мы свои мертвецов голоса.

Ты свернулся, мой город, большим червяком,
измерением, свитком, сырым молоком.
Сонно свищет в висок, угнездясь за углом,
твой домашний АК милицейским щеглом.

Я пригнулся, мой город, фильтрую базар,
типа, я не при чем, я простой Кортасар,
типа, типа, – я кличу и мелко крошу
черствый дискурс: – Поклюйте, а я попишу.

Я ширнулся, мой город, считаю до трех,
а потом улетаю от этих застрех
мягким знаком в строке кириллических птиц,
отводя, как затвор, одноразовый шприц.

Он свихнулся, мой город, считаю, до двух
или даже до часу; но Гоголя дух
пролетел еще в полночь, и хрипло в ночи
«Поднимите мне веки!» – мой город рычит.

Глянет он из-под век пистолетным зрачком,
и прильну я к нему полужирным значком,
и ввернусь я в него: я из этих, из тех,
что всегда возвращались в привычный контекст.

             *      *      *

Метрополия спит, и туманная зимняя грязь
затянула глаза безобразной куриною плевой.
Одинокий прохожий буксует в ночи, матерясь.
Светофор пустоте поворот обозначил налево.

Постоять у окна, упираясь глазами в туман,
посидеть у стола, упираясь глазами в бумагу,
ничего не поделать, налить из графина в стакан
тепловатой воды - и не выпить, а выцедить влагу.

Батарея сипит об уютном и затхлом тепле,
унитаз протрубил о возросших потребностях наших...
Отразись, цепенея, в набухшем оконном стекле:
это ты, или кто-то руками над улицей машет?

Отойти от стола и опять постоять у окна,
отойти от окна и опять не сыскать ни полслова,
отойти от всего и подумать" "Когда же весна!",
и ко сну отойти; и во сне всё увидится снова.

Пешеход одинокий уплыл и унес свою брань.
Подплывает туман маслянистой и липкой отравой.
Метрополия спит, погружаясь в белесую дрянь.
Светофор пустоте поворот обозначил направо.