ЗНАКОМЬТЕСЬ: ВЛАДИМИР СТРОЧКОВ, МОСКВА

[art_of_arts]

Спасибо Игорю Юдовичу за ссылку.

Владимир Яковлевич Строчков родился в 1946 году в Москве. В 1969 году окончил Московский институт стали и сплавов. После окончания института два года служил офицером в танковых войсках. Затем работал на предприятиях электронной промышленности и черной металлургии, с начала 90-х - в издательском бизнесе, занимаясь компьютерной версткой и дизайном.

Будни

1. Утро

Дозиметром проверив простоквашу,
пробоотборник сунул в винегрет,
позавтракал и, в дафлбэг засунув
три магазина, россыпью с полсотни,
штык-нож, миноискатель, супертул,
баллон «черемухи» и термос кофе,
шприц-тюбик антидота, бутерброды;
под куртку натянул бронежилет,
проверил ампулу в воротнике
и гейгера в кармане по привычке,
за пояс сунул стечкин и беретту
и, пристегнув с гранатами подсумки,
примкнувши магазин и передернув
затвор, АКМС наизготовку –
и можно отправляться на работу.
Не сняв цепочки, отпираю дверь,
просовываю ствол в дверную щелку,
даю две-три коротких влево-вправо,
пригнувшись, на площадку выхожу
и, для очистки совести, – подствольным
контрольный выстрел в лестничный колодец,
а следом Ф-1 и РГД.
Стою, пережидая рикошеты;
спускаюсь вниз. Там, у парадной двери
пристроившись за ящики с песком,
концом ствола приоткрываю створку
и веером простреливаю двор.
Затем, миноискателем прощупав
проходы в минном поле – осторожность
не повредит, – ползком миную двор,
а дальше – перебежками, бросками,
переползая, скидками – к метро;
прыжком на неподвижный эскалатор,
скачками по ступенькам, оскользаясь
на липких лужах и с обеих рук
шмаляя на ходу по-македонски.
В вагоне, натянув противогаз,
читаю «Послезавтра», «Штурмовик»,
просматриваю «Знамя газавата»,
«Звезду востока», «Вестник ваххабизма» –
рекламу, объявления о казнях
публичных, распродажах – и дремлю,
не отрывая пальца от гашетки…
Привычное начало мирных будней,
как двойники похожих друг на друга.

2. Вечер

Придя с работы – кашу с молоком,
противно отдающим гексагеном,
чай, бутерброды с конской колбасой;
потом TV. Изображенья нет,
но новости послушать не мешает.
Гортанный, хищно цокающий говор
ведущего. В уме перевожу
обрывки фраз. События… О спорте…
И только выключаю на рекламе,
как в дверь звонят. Системы «свой-чужой»
не запускаю: никого не жду
сегодня в гости – ни друзей, ни близких,
ни Абдуллу и Хачика из крыши,
а из соседей вряд ли кто рискнет
в такое время. Не вставая с кресла,
взвожу затвор, стараясь чтоб не лязгнул,
и прямо через дверь, не открывая,
на уровне груди без остановки
высаживаю целый магазин,
вставляю новый, жду, не шевелясь,
минут пятнадцать, но за дверью тихо,
ни клацанья, ни ругани, ни стонов:
рука и глаз меня не подвели.
Ну, что же, день прошел, хвала Аллаху!
Стелю постель, кладу у изголовья
гранаты, нож, фонарь и автомат,
а под подушку стечкин и беретту
и спать ложусь, укрывшись ПХЗ.
А завтра снова будни. Завтра вторник.
Еще три дня – и снова уик-энд,
и – в бронетранспортере – на природу:
друзья, шашлык, кумыс или айран,
овечий сыр с киндзой и базиликом
и чай с дымком, нугой и пахлавой,
и – свежий воздух! Без противогаза,
в одном, блин, респираторе!..
Все. Все!
Ишь, размечтался. Да, до уик-энда
всего три дня, но надо их прожить.
А завтра в пять подъем. Дел просто прорва:
ментовский тир, намаз и каратэ,
потом – бегом на курсы выживанья,
а к девяти – весь потный – на работу,
пасти овец на Ленинских горах
да отбивать набеги МГУ:
у них там профессура! – сплошь абреки.

         *       *       *

Я вернулся в мой город, знакомый как знак,
как простой иероглиф, как красный пиджак.
Ты узнал этот голод – так жуй по углам
эти жирные складки разбухших реклам

там, где врезался в шею, загривок, живот
этот красный пиджак вороватых свобод,
зверовидных свобод, тех, за чьи чудеса
отдаем мы свои мертвецов голоса.

Ты свернулся, мой город, большим червяком,
измерением, свитком, сырым молоком.
Сонно свищет в висок, угнездясь за углом,
твой домашний АК милицейским щеглом.

Я пригнулся, мой город, фильтрую базар,
типа, я не при чем, я простой Кортасар,
типа, типа, – я кличу и мелко крошу
черствый дискурс: – Поклюйте, а я попишу.

Я ширнулся, мой город, считаю до трех,
а потом улетаю от этих застрех
мягким знаком в строке кириллических птиц,
отводя, как затвор, одноразовый шприц.

Он свихнулся, мой город, считаю, до двух
или даже до часу; но Гоголя дух
пролетел еще в полночь, и хрипло в ночи
«Поднимите мне веки!» – мой город рычит.

Глянет он из-под век пистолетным зрачком,
и прильну я к нему полужирным значком,
и ввернусь я в него: я из этих, из тех,
что всегда возвращались в привычный контекст.

             *      *      *

Метрополия спит, и туманная зимняя грязь
затянула глаза безобразной куриною плевой.
Одинокий прохожий буксует в ночи, матерясь.
Светофор пустоте поворот обозначил налево.

Постоять у окна, упираясь глазами в туман,
посидеть у стола, упираясь глазами в бумагу,
ничего не поделать, налить из графина в стакан
тепловатой воды - и не выпить, а выцедить влагу.

Батарея сипит об уютном и затхлом тепле,
унитаз протрубил о возросших потребностях наших...
Отразись, цепенея, в набухшем оконном стекле:
это ты, или кто-то руками над улицей машет?

Отойти от стола и опять постоять у окна,
отойти от окна и опять не сыскать ни полслова,
отойти от всего и подумать" "Когда же весна!",
и ко сну отойти; и во сне всё увидится снова.

Пешеход одинокий уплыл и унес свою брань.
Подплывает туман маслянистой и липкой отравой.
Метрополия спит, погружаясь в белесую дрянь.
Светофор пустоте поворот обозначил направо.